«А на асфальте, изрытом напалмом,
Безвкусные графитти кричат:
«Я – свободен!»
Это я-то свободен?»
(Бураков Иван)

В современной науке (а через её посредство – и в сознании современных людей) прочно укоренилось представление о тотальной несвободе человека в архаичном (традиционном) обществе. Жизнь наших предков кажется нам всецело обусловленной корпоративными интересами, сословными предрассудками, разнообразными религиозными табу и т.д. Сами себя мы при этом, естественно, считаем свободными (по крайней мере – намного более свободными, чем наши пращуры). Жёсткое противопоставление традиционного общества, «зажимающего индивида в узкие рамки», и общества современного, «предоставляющего все возможности для личностного роста», в настоящее время весьма характерно для социогуманитарных наук. Но насколько этот стереотип соответствует действительности? Был ли на самом деле «человек архаичный» столь несвободен? На этот вопрос мы и попытаемся ответить в настоящей работе.

Объектом нашего небольшого исследования станет, прежде всего, древнеславянское традиционное общество. Выбор именно этого социума из всего великого множества традиционных обществ, существовавших в древности или существующих в наши дни, обусловлен рядом причин. В первую очередь – тем фактом, что славяне являются нашими прямыми предками. В самом деле, сколько бы некоторые представители исторической науки не гипертрофировали в своих концепциях роль монголо-татар, финно-угров или, скажем, балтов, в этногенезе русского народа, это никоим образом не может изменить очевидного: русский язык является языком славянской языковой группы, а основой русской традиционной культуры (несмотря на безусловное наличие чужеродных влияний) является именно славянская культура. Кроме того, во времена смут и кризисов (а как раз такой период наша страна переживает в настоящее время) много пользы может принести обращение к своим истокам, к опыту предшествующих поколений. Осмысление этого опыта, заимствование из него тех элементов, которые могут быть полезны сейчас, помогает вновь обрести устойчивую опору, необходимую для преодоления препятствий на пути в будущее… Эти соображения - также одна из основных причин выбора именно древнеславянского общества в качестве объекта для изучения избранной нами проблематики. В то же время, значительная часть выводов, которые будут сделаны на основе рассмотрения архаичного славянского общества, могут быть экстраполированы (разумеется, с большой долей условности и гипотетичности) на любое другое традиционное общество. Ведь, несмотря на различия, между всеми такими социумами существует и огромное сходство, – что, собственно, и даёт возможность определять их как «традиционные» и противопоставлять «современным».

В рамках данной работы мы будем касаться славянского традиционного общества исключительно в период, предшествовавший христианизации славян. Это обусловлено тем фактом, что смена веры неизбежно несла с собой значительные изменения в социальном устройстве, разрушала традиционные устои и вносила огромное количество чужеродных культурных влияний, по сути дела, являясь средневековым аналогом современной глобализации. Фактически, шло втягивание самобытных культур в орбиту влияния «христианского мира», с последующим их «приведением к общему знаменателю» - ассимиляцией (разумеется, неполной) среди прочих христиан. Поэтому, общества славян после христианизации уже не являлись в полной мере аутентичными славянскими традиционными обществами…

Прежде всего, рассмотрим структуру славянского архаичного социума. Общество у наших предков делилось на три сословия: жрецов, воинов и простолюдинов. Следует отметить, что некоторые исследователи отрицают наличие жрецов у восточных славян: подобные утверждения нередко можно встретить в современных учебниках истории. Однако это не соответствует истине, – ещё Н.М. Карамзин писал: «Нестор также не упоминает о жрецах в России; но всякая народная вера предполагает обряды, коих совершение поручается некоторым избранным людям, уважаемым за их добродетель и мудрость, действительную или мнимую. По крайней мере, все другие народы славянские имели жрецов, блюстителей веры, посредников между совестию людей и богами». [4, с. 57] Известный советский историк, академик Б.А. Рыбаков в своей книге «Язычество Древней Руси» констатирует факт наличия развитого жреческого сословия у восточных славян: «Перечисление различных разрядов специалистов по тем или иным видам предсказаний и заклинаний свидетельствует о многочисленности и многообразии того, что я условно назвал «жреческим сословием» древней Руси (...) разветвлённость и влиятельность жреческого сословия в русских землях IX-X вв. едва ли подлежит сомнению». [11, с. 203, с. 205] Более того, есть прямые подтверждения факта существования сословия священнослужителей в древнерусском обществе. Арабский путешественник Ибн Русте сообщает о русах: «Есть у них знахари, из которых иные повелевают царём, как будто бы они их, русов, начальники. Случается, что они приказывают принести жертвы Творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И, если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак не возможно... » [10, с. 58] Персидское анонимное сочинение IX века («Пределы мира») вторит ему: «Знахари у них в почёте». [10, с. 58] Наличие же жреческого сословия у западных славян подтверждается множеством свидетельств средневековых авторов и никем из историков не оспаривается. Приведём в качестве примера слова Гельмольда: «Король же находится у них в меньшем, по сравнению со жрецами, почёте. Ибо тот тщательно разведывает ответы (божества) и толкует узнаваемое в гаданиях. Он от указаний гадания, а король и народ от его указаний зависят». [2, с.235] Некоторые жреческие функции также выполняли князья: нередко в славянских языках два этих понятия обозначались сходными, а то и идентичными, словами. В польском ksiaze – «князь», ksiadz – «священник», первоначально – «жрец»; в чешском слово knez обозначает одновременно и «князь» и «жрец»; в лужицком knez – «поп». Все три сословия древнеславянского традиционного общества мыслились неразрывно связанными между собой, представляющими некое органическое единство. «Голубиная книга» (русский духовный стих, первое упоминание о котором относится к XIII веку) зафиксировала восходящее ещё к эпохе единства индоевропейской общности уподобление социума человеческому телу:

Для сравнения: в «Ригведе» сказано, что четыре варны индийского общества также произошли из частей тела Первосущества (Пуруши). Брахманы (жрецы) – из уст, кшатрии (воины) – из рук, вайшии (рядовые общинники) – из бёдер, а шудры (слуги, рабы) – из ступней. Разительное сходство – налицо, хотя в «Голубиной книге» под влиянием христианства Первосущество оказалось заменённым на библейского Адама…

В древнеславянском обществе (как и в индийском) высшим сословием, обладавшим наибольшей властью и авторитетом, было жречество. Вспомним знахарей, повелевающих царём у Ибн Русте и западнославянских жрецов, почитаемых больше короля, из «Славянской хроники» Гельмольда. Границы между сословиями были достаточно прочными, хотя неравенство между людьми носило не столько экономический, сколько сакральный характер. Древнеславянское общество было родовым, и в нём отсутствовало резкое имущественное расслоение. Собственность на землю была коллективной (общинной); в погребениях простолюдинов (sic!!!) того времени часто находят золотые и серебряные вещи. Епископ Оттон Бамбергский так описывает жизнь западных славян-язычников: «Честность же и товарищество среди них таковы, что они, совершенно не зная ни кражи, ни обмана, не запирают своих сундуков и ящиков. Мы там не видели ни замка, ни ключа, а сами жители были очень удивлены, заметив, что вьючные ящики и сундуки епископа запирались на замок. Платья свои, деньги и разные драгоценности они содержат в покрытых чанах и бочках, не боясь никакого обмана, потому что его не испытывали. И, что удивительно, их стол никогда не стоит пустым, никогда не остаётся без яств. Каждый отец семейства имеет отдельную избу, чистую и нарядную, предназначенную только для еды. Здесь всегда стоит стол с различными напитками и яствами, который никогда не пустует: кончается одно – тотчас несут другое». [3, с.215] Барьеры между сословиями в древнеславянском традиционном обществе (в отличие от индийского) не были непреодолимыми. Простой общинник мог пройти обучение и быть принятым в дружину, более того – даже раб имел возможность стать свободным. Византийский автор Маврикий Стратег пишет: «находящихся у них в плену славяне не держат в рабстве, как прочие племена, но, ограничивая срок рабства определённым временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там, где они находятся, на положении свободных и друзей». [10, с. 62] В то же время, браки между представителями разных сословий считались предосудительными. Об этом свидетельствует, к примеру, былина «Добрыня и Змей» (былины восходят к древнерусскому языческому эпосу и содержат в себе множество архаичных элементов): в ней княжна, спасённая от Змея, предлагает своему спасителю руку и сердце, но Добрыня отвечает:

Таким образом, мы видим, что, с одной стороны, в архаичном славянском обществе существовало достаточно жёсткое сословное деление, а с другой стороны – социальная мобильность отнюдь не была чрезмерно низкой. Крайне важно отметить следующий факт: древнеславянское общество (как и любой традиционный социум) было инициатическим (рудименты древних инициаций в русской народной культуре рассматриваются многими исследователями, например – знаменитым фольклористом В.Я. Проппом в его книге «Исторические корни волшебной сказки»). Смена человеком своего сакрального статуса при переходе из одной возрастной или профессиональной категории в другую осуществлялась посредством обряда посвящения. Соответственно, переход из одного сословия в другое, также происходил через инициацию. В состав ритуала посвящения, как правило, входили тяжёлые испытания; проходя через них, человек подтверждал своё право на обретение нового статуса в обществе. Таким образом, подавляющее большинство недостойных быть воином, жрецом или даже просто рядовым общинником выбраковывалось в ходе обряда. Этим способом достигалась подлинная гармоничность традиционного общества. Говоря словами известного современного исследователя индоевропейской Традиции, А.В. Платова: «Раб может убить своего хозяина, завладеть его имуществом и даже социальным статусом, но, не будучи инициирован в свободные люди, сущностно он останется рабом. Не пройдя должной инициации, человек, взявший в руки автомат, может стать солдатом, но не Воином; человек, овладевший навыками «биоэнергетики», станет экстрасенсом, но не Магом; а человек, победивший на демократических выборах, – президентом, но не Истинным Королём…» [8, с. 5] Как гласит народная мудрость:

Теперь обратимся к следующей проблеме – взаимоотношениям рода и личности (и шире – личности и коллектива) в архаичном социуме. Как правило, личность в традиционном обществе представляется нам полностью подавленной коллективом. Определённая доля истины в этом стереотипе есть: «архаичный» человек действительно находился в крайне сильной зависимости от коллектива. Коллектив (род, община, дружина и т.п.) давал ему фактически всё необходимое для жизни, оберегал от опасностей, – и, естественно, многое требовал взамен. Прежде всего – соблюдения установленных правил и готовности жертвовать собой во имя своего сообщества. Но не следует преувеличивать степень угнетённости личности коллективом в традиционном социуме. Наличие возможностей для притеснения не обязательно подразумевает стремление притеснять кого-либо. Кроме того, в различных традиционных обществах положение личности в коллективе могло существенно отличаться. Яркий пример – отношение к женщине в патриархальных социумах. С одной стороны, женщина в таких обществах находится в подчинённом положении; более того – даже может фактически являться товаром. Как пишет выдающийся исследователь русской традиционной культуры А.А. Андреев в своей книге «Мир Тропы. Очерки русской этнопсихологии»: «Женщина — винтик социальной машины, ею торгуют. Или обмениваются, если следовать за Леви-Строссом. Единственное, что требует от девки на выданье традиционная культура — это общее согласие на брак, сопоставимое с признанием себя половозрелой. Такой обряд совершеннолетия девицы описан Зелениным как обычай одевания (или впрыгивания в) поневы. После этого твоя воля и радость заканчиваются, и тебя продают на сторону». [1, с. 13] С другой стороны, далеко не во всех патриархальных обществах брак обязательно заключается по принуждению. У древних славян до христианизации женщина обладала свободой выбора: «Специалисты отмечают, что языческое общество признавало за девушкой право свободного выбора сексуального партнёра. Об этом говорит не только длительное сохранение в христианской Руси обычая заключения брака "уводом", путем похищения невесты по предварительному сговору с ней. Церковное право даже предусматривало ответственность родителей, запретивших девушке выходить замуж по её выбору, если та "что створить над собою"». [5, с. 4] Насильная выдача замуж получила распространение в христианскую эпоху, с усилением жёсткости патриархата; в языческие же времена, согласно «Повести Временных Лет», у многих славянских племён нормой были браки «уводом», с согласия невесты. «А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: (…) браков у них не бывало, но устраивались игрища между сёлами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жён по сговору с ними; имели же по две и по три жены». [9, с.4] И славянское общество отнюдь не является единственным исключением из общего правила: значительной свободой обладали женщины у древних германцев, а в Римской Империи (где не существовало женских личных имён!!!) в брачной клятве говорилось, что мужчина женится, чтобы иметь не только мать своих детей, но и верного друга на всю жизнь…

Следующий аспект: подавление свободы личности авторитетом традиции. Несомненно, значение обычаев предков в традиционном обществе было очень велико. Человек «архаичный» во всём стремился подражать своим Богам и предкам (следует отметить, что два этих понятия в традиционной культуре весьма близки: люди нередко возводили свой род к Богам, а предков - обожествляли). Суть принципа «Imitatio Dei» (подражания Божеству) прекрасно раскрыл в ряде своих работ знаменитый историк религий Мирча Элиаде. В книге «Священное и мирское» он пишет: «миф (…) становится образцовой моделью всякой человеческой деятельности: он сам по себе открывает реальное, сверх-изобильное, эффективное. «Мы должны делать то, что делали боги в начале», утверждает индийский текст «Gatapatha Brahmana, VII, 2,1, 4). «Так поступали боги, так поступают люди», добавляет Taittiriya Brahmana (I, 5, IX, 4). Главная функция мифа заключается, таким образом, в «установлении» образцовых моделей всех обрядов и всех значимых человеческих деятельностей, таких, как питание, половые отношения, работа, воспитание и т.п. Поступая как существо, взявшее на себя всю полноту ответственности, человек имитирует образцовые деяния богов, повторяет их поступки, идет ли речь об обычной физиологической функции, такой, как питание, или о деятельности социальной, экономической, культурной, военной и т.п.». [6, с. 65] «… религиозный человек воспринимает человечество таким, каким оно представлено в сверхчеловеческих всевышних моделях. Он осознаёт себя истинным человеком лишь в той мере, в какой он походит на богов, Героев-основателей цивилизаций, мифических Предков. Короче говоря, религиозный человек желает быть иным, нежели он есть с точки зрения его мирского опыта. Религиозный человек – это не некая данность; он формирует себя сам по божественным образцам. А эти образцы, как мы уже отмечали, сохраняются в мифах, в истории божественных gesta. Следовательно, религиозный человек и себя причисляет к фактам Истории, равно как и человек неверующий, однако для религиозного человека существует лишь священная История – открываемая мифами история богов. Напротив, неверующий человек формируется только Историей человечества, т.е. той совокупностью событий и поступков, которые не представляют никакого интереса для религиозного человека, так как за ними не стоят божественные модели. Необходимо подчеркнуть следующее: с самого начала религиозный человек выбирает свой собственный образец для подражания в области сверхчеловеческого, в той области, которая открывается ему мифами. Настоящим человеком он становится лишь следуя учению, содержащемуся в мифах, и подражая богам». [6, с. 66] В «Трактате по истории религий» Элиаде развивает эту мысль: «Любой поступок обладает смыслом лишь постольку, поскольку он повторяет архетип, трансцендентный образец. (…) Любые действия, совершаемые первобытным человеком, предполагают трансцендентную модель, и действия эти успешны лишь в той мере, в какой они являются реальными, образцовыми. Действие представляет собой одновременно церемонию, обряд (поскольку поднимает человека в область сакрального) и контакт с реальностью». [7, с. 87] Естественно, традиции фиксировали в себе установленные мифами образцы, и потому каждый человек обязан был неукоснительно соблюдать обычаи предков. Соответственно, к любым новшествам традиционное общество относилось более чем настороженно, так как нововведения не имели под собой сакральных оснований. Человеку «архаичному» не было свойственно преклонение перед новым, столь характерное для «современных» людей. Всяческим новомодным изобретениям он предпочитал старое, дедовское, проверенное временем и освящённое мифами – сакральной историей мироздания и социума. Отношение традиционного общества к инновациям прекрасно выражает следующий пример: в древнегреческом городе Локры всякий, предлагавший ввести какое-либо новшество, приходил в народное собрание с верёвкой на шее; в случае несогласия собрания его удушали этой же верёвкой. Однако это отнюдь не означает, что естественное для человека стремление к творчеству жёстко подавлялось авторитетом традиции. Во-первых, можно творить и в рамках традиции: это, разумеется, накладывает определённые ограничения на свободу самовыражения, зато избавляет общество от появления «шедевров современного искусства», наподобие «Чёрного квадрата» Казимира Малевича. Во-вторых, в некоторых случаях всё-таки разрешалось вводить инновации: иначе всякое развитие человечества просто стало бы невозможным. Как следует из вышеприведённого примера, народное собрание в Локрах могло не только отвергнуть, но и одобрить новшество. Наиболее важным нововведениям в традиционных обществах, как правило, придавалось сакральное обоснование. Мирча Элиаде пишет по этому поводу: «… можно было бы сделать вывод, что такое вечное повторение образцовых актов, открытых богами человеку ab origine, противостоит всякому прогрессу человечества и парализует всякую спонтанную творческую деятельность. Такой вывод отчасти справедлив; но только отчасти, так как религиозный человек, даже самый «примитивный», не отказывается в принципе от «прогресса»: он принимает его, но придает ему при этом божественные начало и значимость. Всё, что при современном взгляде на вещи представляется «прогрессивным» (не важно какого характера: социального, культурного, технического и т.п.) по отношению к предшествующей ситуации, всё это было принято различными примитивными обществами в ходе их длительной истории как новые божественные откровения». [6, с. 60] Исходя из этого, можно сделать вполне закономерный вывод: в архаичных обществах степень подавления личности авторитетом традиции не столь высока, как принято считать в настоящее время. Человек не только обладал определённой свободой в рамках традиции, но и мог изменить её. Разумеется, такими «реформаторами» становились, как правило, только незаурядные люди: герои, пророки, легендарные правители и т.д.

Древнеславянское общество, насколько мы можем судить по имеющимся сведениям, в этом аспекте не отличалось от всех прочих традиционных обществ. Так же, как и везде, в нём существовал принцип «Imitatio Dei»: к примеру, строительство дома (человеческое жилище в архаичных культурах является миниатюрной копией Вселенной) всегда начиналось с жертвоприношения, поскольку Мир, согласно славянским языческим представлениям, появился именно в результате жертвоприношения (принесения Первобогом в жертву самого себя). Важнейшие культурные достижения у славян приписывались Богам: согласно Ипатьевской летописи, Бог солнца Даждьбог установил деление года на двенадцать месяцев: «дъвою бо на десять месяцю число по томь уведоша». Соответственно, и свобода личности вряд ли была ограничена традицией в значительно большей или, напротив, в значительно меньшей степени, чем в других культурах…

Итак, факты свидетельствуют о том, что тотальное угнетение личности в традиционном обществе не более чем устойчивый стереотип, своего рода «миф» (в современном значении этого слова). В реальности же дело обстоит намного сложнее. Степень человеческой несвободы в архаичных обществах сильно преувеличивается нами; более того, «человек архаичный» в чём-то обладает значительно большей свободой, чем «человек современный»…

Мирослав, г. Курган